ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

      В самом конце 80-х гг. прошлого века перед некоторыми вузовскими преподавателями построенных на марксизме-ленинизме идеологических дисциплин встал вопрос: что преподавать? Консервативная их часть о переменах не задумывалась, но были и другие, которые не больно верили тому, что преподавали, или даже вовсе не верили. В народе почему-то господствовало мнение (да и до сих пор это так), что «попы марксистского прихода» были самыми идейными гражданами страны. Однако в 80-е гг. в эту когорту стала вливаться молодежь, получавшая зачастую образование в так называемых «английских школах» (официально: школах с преподаванием ряда предметов на английском языке). Да и в университетах на идеологических факультетах они (при желании) могли расширять свой гуманитарный кругозор. В этой среде принято было в качестве хорошего тона издеваться над изучаемыми и затем преподаваемыми официальными доктринами. В качестве психологической разгрузки, но не только. Было это качество вызвано и подспудным стремлением познать то, что тогда называлось «буржуазными учениями».

         На экономических факультетах изучалась история экономических учений. Методологическая доктрина этого курса строилась на двух постулатах: все, что одобряли Маркс и Ленин – свет, все остальное – тьма. В то же время умные преподаватели могли не делать акцент на этой доктрине, а просто вести повествование. Вставляя, конечно, время от времени, правильные лозунги. Мыслящие студенты понимали, что на эти ритуальные поклоны внимания обращать не стоит. Тем более, что под рубрику «история» попадали и современные экономические доктрины. Знакомство с ними было, в основном, поверхностным (что у студентов, что у преподавателей), но при большом желании можно было добиться разрешения почитать учебник «Экономика» Самуэльсона, который однажды в 60-е гг. был переведен на русский и в библиотеках числился под грифом «для специального пользования».

         Тем временем должность преподавателя вуза где-то года с 1990 стала стремительно терять свою привлекательность. А в 1992 г. по зарплатам доценты и профессора оказалась внизу наравне с другими простыми бюджетниками. Если мне, защитившему кандидатскую диссертацию в 1984 г. и ставшему полноправным доцентом в 1987 г. первое время еще казалось, что я обеспечен так называемой академической рентой на всю жизнь, то через два года с этим чувством типа «жизнь удалась» пришлось расставаться. Образованная молодежь (о которой писал выше) валом покатилась с кафедр в коммерческие структуры. Примерно через год после начала гайдаровской «шоковой терапии» на кафедрах оставались одни «старики»: люди, как правило, не моложе 35-40, которые боялись очертя голову броситься в неведомое. В то же время часть из них уже не могла преподавать по-старому.

Погоня за «Экономикс»

         Мне, как потомственному «попу марксистского прихода» (отец и мать – вузовские политэкономы) было известно об учебнике Самуэльсона. Да и вообще о том, что экономическая теория «там», не имеет вообще ничего общего с политэкономией «здесь». В свое время я приобрел двухтомник итальянского экономиста Пезенти, где в первом томе излагалась марскистская теория, а во втором – довольно стандартный для той поры курс «Экономикс» западного университета. На удивление, этот двухтомник свободно продавался на исходе эпохи так называемого «развитого социализма». Видимо, цензоры купились на членство этого самого Пезенти в итальянской компартии и не стали внимательно смотреть второй том.

         Однако от такого знания до преподавания – дистанция огромного размера. В году 1990 я встретил известного профессора Петра Ильича Гребенникова. По-моему, на какой-то перестроечной тусовке, которых тогда было пруд пруди. Ранее я знал его как бывшего аспиранта моего отца. Да и книгу, написанную им для докторской, читал. Гребенников сказал, что внедряет курс «Экономикс». И рассказал о группе Вадима Максовича Гальперина. О последнем я прежде слышал от своего диссертационного научного руководителя Алексея Николаевича Малафеева. И даже познакомился с книгой о ценообразовании, где Гальперин играл роль первой скрипки. Вот эта группа во главе с ним как раз и занималась внедрением буржуазной экономической дисциплины в советский еще вуз – Лениградский финансово-экономический институт (на простонародном языке – Финэк). Через кафедру ценообразования. В эту «подрывную деятельностью» был вовлечен ряд ее преподавателей. Среди них был и будущий многолетний глава Центробанка РФ Сергей Михайлович Игнатьев. К этой группе присоединился и перешедший в Финэк Гребенников. Был среди них и создатель «Экономической школы» Иванов Михаил Алексеевич. Вскоре он целиком посвятил себя руководству этим начинанием.

         Но вернемся в год 1990. Я в то время на лекциях и семинарах по политэкономии социализма рассказывал о статьях на социальную тематику в толстых журналах. Такие имена как Николай Шмелев, Василий Селюнин, Гаврила Попов, Отто Лацис, Анатолий Стреляный были тогда популярны не менее (если не более), чем Алла Пугачева. Я делал ксероксы в Публичке (ныне РНБ) за 2 копейки страница, давал их студентам (сами журналы было не достать, да и в Публичке с ними было далеко не все просто). Помогал и журнал «Огонек», знаменитого в те времена Виталия Коротича (мне удавалось оформлять на него подписку). Когда «Новый мир» опубликовал «Дорогу к рабству» Фридриха фон Хайека, то мои студенты изучали эту работу по главам на семинарах по политэкономии социализма. Это равносильно тому, как если бы какой-нибудь иранский аятолла обучал в медресе дегустированию коньяка. Политэкономия капитализма же посвящалась мною рассмотрению тех высот, которые достигли развитые демократические страны с рыночной экономикой. Тут с литературой было проще. Был журнал «МЭиМО», да и другие научные журналы тоже осмелели и откровенно высказывались о преимуществах рыночной экономики. Например, «ЭКО» (Института экономики Новосибирского отделения Академии наук).

         Тем не менее, все это суррогатное преподавание нужно было заменять логически выстроенными курсами. Потребность в этом ощущалась огромная. И началась погоня за «Экономикс». И в это самое время выходит первый выпуск журнала-учебника «Экономическая школа». Я в то время преподавал в Ленинградском механическом институте (ныне БГТУ – Военмех) и меня о нем спрашивали даже иногда преподаватели-технари: слышал ли я о таком? Тут же покатился вал переводных учебников: знаменитый МакКонелл и Брю, микроэкономика Хаймана, микроэкономика Пиндайка и Рубинфельда. По популярности не уступал им и подоспевший второй выпуск «Экономической школы».

         Преподавать «буржуазную науку “Экономикс”» я стал с 1991-1992 учебного года. Тут как раз удачно Военмех (так его всегда называли) последовал моде и открыл факультет менеджмента. Мне, как первопроходцу «Экономикс», выпала возможность читать длинный курс сей дисциплины на новом факультете. Осваивал я только микроэкономику и по частям. В первые два года «не добирал» двух последних разделов: факторы производства и экономика благосостояния. И вдруг мне выпал первый шанс поработать на «Экономическую школу».

         Заканчивался весенний семестр 1993 г. и профессор Гребенников собирался читать лекции по поручению «Экономической школы» в Красноярске в конце июня-начале июля для преподавателей тамошних вузов. Стал искать «напарника». Предложил мне. До него уже доходили сведения, что я преподаю не абы что, а микроэкономику. Я согласился (за исключением первой вводной лекции) вести тот кусок микроэкономики, что освоил. Накануне я несколько дней его дополнительно штудировал, подыскивал и решал задачи (помогало знание английского, а в Публичке имелось несколько учебников микроэкономики на этом языке). Петр Ильич продолжал с факторов производства и далее. Я у него учился. Ходил на его занятия. И, кроме того, номер у нас был общий, хотя и двухкомнатный. Мы обменивались мнениями о нашей работе и, соответственно, материалами. А слушатели в Красноярске относились к нам как к неким пророкам, познавшим свет истины. Таков в то время был авторитет «Экономической школы».

         После этого мне «Экономическая школа» доверила в очередном номере, посвященном теории факторов производства, написать статью о ренте. Я как раз осваивал раздел факторы производства. Помню, что отксерил в Публичке все разделы о ренте как в англоязычных учебниках микроэкономики, так и в известной экономической энциклопедии, называющейся словарем Пэлгрейва. И все это ради нескольких страниц в журнале-учебнике. Редколлегия раздел приняла. А вскоре я и сам был приглашен стать членом редколлегии.

В «Экономической школе»

         О работе этой редколлегии надо сказать особо. Заседала она по субботам. Часов, по-моему, с 16.00. Первоначально заседания проходили в здании школы в Купчино между Пражской и Софийской улицами. Потом перебрались в арендованное здание пустующего детского сада (детей в 1990-е гг. было мало и нам его выделили под наш проект). Для того, чтобы мы не опаздывали (транспортная доступность этого района была еще та…), «Экономическая школа» смогла обеспечить нас машиной с водителем. Она собирала членов редколлегии  по месту их жительства и доставляла на заседания. Потом нас развозили по домам, так как заседания продолжались до позднего вечера.

         Но интересно, конечно, не это. Уникальным был сам стиль работы редколлегии. Накануне нам раздавали тексты. E-mailы еще не стали нормой (у меня лично электронный адрес появился только во второй половине 1998 года). Работой по раздаче текстов занималась студентка Финэка Александра Клочкова. Кстати, она была в числе моих первых студентов Финэка, куда я перешел с сентября 1995 года. Она развозила дискеты. Нынешнее поколение студентов может посмотреть в словаре, что это такое.  А персоналки у членов редколлегии уже были.

         Собирались в «Экономической школе» за большим столом. И чуть ли не вслух читали текст очередного автора. И каждый предлагал свои поправки, которые внес заранее при чтении его произведения. Все это было чем-то средним между колхозной избой-читальней и польским сеймом эпохи liberum veto. Понятно, что работа шла очень медленно. В случае принципиальных споров окончательный вердикт выносил Гальперин. Но вмешивался он довольно редко. Я попал как раз на выпуск, в котором рассматривалась «Экономика благосостояния». И сам был автором нескольких разделов. К тому времени я ее уже изучил и более того: стал в Финэке вести курс «Экономика общественного сектора» (Public Economics). А она, как известно, является продолжением и развитием микроэкономики и начинается именно с подробного рассмотрения последнего ее раздела.

         Моя работа в редколлегии уже шла на профессиональной (платной) основе. «Экономическая школа» тогда имела множество грантов. Сегодня нас признали бы «заслуженным иностранным агентом». Это было немаловажно, потому что в 90-е и в начале 2000-х работа доцента оплачивалась в Финэке на уровне мойщицы грязной посуды в кафе. Как тогда я справлялся со всем – не знаю. Ведь основной доход я получал как сотрудник Международного центра социально-экономических исследований «Леонтьевский Центр». Приходилось, в первую очередь, работать на него. А «Экономикс» - это так, ближе к хобби. Разумеется, в случае чего, страдала «Экономикс». Но гораздо больше вузовская, чем «Экономической школы». В Финэке долгое время вообще никто не обращал внимания на занятия со студентами. Пришел преподаватель на работу, да и ладно. А студенты стремились к чему угодно, только не к знанию экономической теории.

         Когда вышел номер, посвященной экономической теории благосостояния, список моих публикаций значительно расширился. В виде глав и отдельных параграфов из этого издания. После окончания публикации курса микроэкономики в форме журнала-учебника, настал небольшой кризис: что делать дальше? Тем более, что все выпуски этого журнала были изданы еще и в качестве двухтомника «50-лекций по микроэкономике». Приступать к макроэкономике? Но с такими темпами, которыми мы работали над учебными публикациями это было бесполезно. В стране в 1990-е гг. было издано несколько переводных учебников макроэкономики, а также написанных отечественными авторами. Одним из них был учебник неоднократно упоминавшегося Гребенникова. Он очень увлекся макроэкономикой. Мне же она казалась какой-то  искусственной: все в ней строилось на государстве. Короче говоря, она отталкивала мою анархическую душу и преподавал я ее совсем немного (года два в Военмехе и года три на подготовительных курсах к вступительным экзаменам в Европейский университет в Санкт-Петербурге).  

         В то же время я заинтересовался теорией общественного выбора (виргинской школой политической экономии). Дж. Бьюкенен, Г. Таллок, Ч. Роули и другие. Во время пребывания в течение 3-х месяцев в Швеции в Стокгольмской школе экономики в 1998 г. я отксерокопировал кучу литературы по ней (вывозимые ксерокопии весили более 10 кг.). Пользуясь добротой принимающей стороны, я иногда проводил время у ксерокса больше, чем длится рабочий день какого-нибудь станочника на заводе. В учении виргинской школы меня более всего привлекала теория «провалов государства».

         И «Экономическая школа» предоставила мне возможность работать в этом направлении. Был получен грант на русское издание обзорной книги Д. Мюллера «Общественный выбор III». Таинственная цифра III означала всего лишь третье издание. Этот объемный труд (ровно тысяча страниц в русском переводе) я редактировал совместно с молодым тогда преподавателем питерского отделения Вышки Александром Скоробогатовым. Работу надо было сделать весьма оперативно, за два летних месяца и мы ни разу не встречались друг с другом (впервые встретились только на презентации книги). Разный стиль редакторов заметен для внимательного читателя. Я говорил об «однопиковых предпочтениях», а Скоробогатов – об «одновершинных». И это не единственное расхождение. Как  бы то ни было, книга вышла и пользовалась немалым успехом у «продвинутых» преподавателей.

         Меня всегда тянуло к политологии. Теория общественного выбора и была, в сущности, экономической политологией. Одно время для меня очень большой интерес представляла конституционная политическая экономия, сложившаяся на основе теории общественного выбора. «Экономическая школа» дала мне счастливый шанс редактировать книгу Дж. Бьюкенена и Дж. Бреннана «Причина правил. Конституционная политическая экономия». Книга – небольшая и редактором тут был я один. Получил от этой работы большое удовольствие.

         А как все-таки быть с журналом? Он стал выходить под тем же названием, но с приставкой «Аналитическое приложение». В одном из номеров я представлял вышеупомянутую книгу. В другом написал большую статью о Уильяме Нисканене и его теории бюрократии. Однако журналу не суждена была долгая жизнь.

         Одно из достижений «Экономической школы» - издание серии «Вехи экономической мысли».  В томах этого издания публиковались переводные статьи по отдельным разделам экономической теории. Статьи наиболее известные, сыгравшие ключевую роль. Я подобрал статьи для тома об «Экономике благосостояния и общественный выбор». В него вошли и основополагающие статьи Бьюкенена, Таллока, Нисканена. И опять же редактировал перевод. Только издание тома пришлось уже на кризисные годы «Экономической школы» и качество публикации с точки зрения типографского оформления явно оставляло желать лучшего.

         С теплотой вспоминаю сотрудничество с членом нашей редколлегии профессором Ватником Павлом Абрамовичем. В качестве одной из последних работ по заказу «Экономической школы» мы составляли сборник задач к двухтомному учебнику микроэкономики Гальперина, Игнатьева и Моргунова. Я опять же взялся за последний раздел. Для меня в этом была большая польза: нужно было давать задачи студентам по курсу «Экономика общественного сектора», а, как уже было сказано выше, последний раздел микроэкономики – это первый раздел дисциплины, ставшей в Финэке моей специализацией.

         В 2001 г. благодаря «Экономической школе» побывал в США. На деньги Фонда Форда мы тогда работали над учебником «Экономика отраслевых рынков». Так на русский переводится Industrial organization. Лидером в этой области был Александр Григорьевич Слуцкий. Он был очень упорным, целеустремленным и работоспособным членом нашей редколлегии. И одно время возглавлял экономический факультет в питерской Вышке. Но тогда  (в 2001 г.) он еще не занимал столь высокий пост, а был просто рядовым доцентом одного из питерских вузов. По идее, находясь в Рочестерском институте технологии мы должны были писать учебник. Мне, в основном, удалось написать две главы. Запомнилась поездка в Вашингтон, где мы встречались со специалистом американского Минюста по антитрасту  Расселом Питтманом. Он в России был известен как автор проекта демонополизации РАО «РЖД». Естественно, что его проект принят не был. Кстати, и наш учебник по «Экономике отраслевых рынков» так и не увидел свет. Причиной я не интересовался.

         «Экономическая школа» была не только издательством, но и отчасти учебным институтом. Вспоминаю, как способствовал экономической подготовке учителей. Преподавал им несколько тем из микроэкономики. В то время учителя стремились познать экономическую теорию и ее преподавание было в средних школах очень модным. Они даже приезжали из разных городов чуть ли не за свой счет (если школы не оплачивали). А с деньгами тогда было очень туго. Что у учителей, что у школ. Если не было где переночевать, то ночевали они на  матрасах в помещении самой «Экономической школы» (в том самом детском саду). Занятия с ними проводились как со студентами-заочниками.

Не могу не вспомнить и замечательную поездку в Приднестровье, в город Рыбницу, почти сразу после возвращения из США. Там шла какая-то программа «Экономической школы» по менеджменту (обучались по ней сотрудники местного металлургического завода, который кормит все это странное государственное образование). Мне нужно было донести им, как это ни странно, макроэкономику, которую пришлось срочно самому вспоминать. Ибо, как сказано выше, я преподавал ее очень мало. Потратил на это «вспоминание» больше недели (курс им требовался несложный) и еще почти двухдневную дорогу в жутком поезде СПб-Кишинев в жару под 40 градусов. Зато потом, когда я просил знакомых угадать, где я побывал летом заграницей, никто не мог ответить правильно.

Наверное, одним из последних проектов Фонда Форда в России был проект по исследованию экономического образования. Что удалось сделать за 10 с лишним лет? Работали совместно с социологами из московской Вышки. Мне выпало посмотреть, как студенты осваивают экономическую теорию. Взял американские Graduate Record Examination tests (это тесты, которые используются для оценки знаний бакалавров, претендующих на обучение по магистерской программе). Они были несложными. Перевел и запустил для выявления того, что сегодня называют «остаточными знаниями».

Однако, легко сказать, запустил. Пробиться к студентам было нелегко. Если поставить в известность вузовское начальство, то оно сразу забеспокоится о том, как выдать фальшивый результат. А обследовать мне предстояло два вуза, где на реальные знания студентов было всем наплевать. И руководителям, и самим студентам. Лишь бы наверх шли гладкие отчеты.

Пришлось прибегать к чуть-ли не военным хитростям. Договариваться со знакомыми преподавателями, приплачивать им как якобы участникам программы (только за то, чтобы пустили на свои занятия, иначе студентов было бы не собрать). Впрочем, я им благодарен. В одном из двух заведений, где мой привлеченный административный ресурс был не так силен, а точнее – просто никакой, пришлось платить студентам за ответы на вопросы теста по 100 руб. Этого тогда хватало на хороший поход в пивбар.

Тут я убедился в правоте поговорки, которую вычитал в учебнике МакКоннелла и Брю: «Можно подвести коня к воде, но нельзя заставить его напиться». Студенты двух вузов брали тесты и кое-как заполняли их. В большинстве случаев, просто наугад. Хотя тесты были по формально их основной специальности – экономической теории. Я предвидел это, хорошо зная ту атмосферу, которая существовала в обследуемых заведениях. И сказал, что 100 руб. никто не получит ранее окончания пары. В другом же заведении студенты поощрялись за тестирование как за активную работу на семинаре, которая способствовала зачету-автомату по тому предмету, часы от которого мы отнимали на этот тест. И то же для этого нужно было высидеть положенное время. В итоге заполнившие минут за 10-15-тест из 50 вопросов студенты подняли в аудитории такой галдеж, что я сам решил отпустить их раньше. Они не давали работать тем 5-6 студентам, которые пытались хоть как-то задумываться над ответами.

Средний результат, естественно, в обоих заведениях был чуть выше того, который случайная угадайка приносит по теории вероятности. Тесты формировались по принципу: «Выбери правильный ответ». Всего – четыре варианта. Из них – один правильный. Средний процент правильных ответов ни в одном из заведений не дотянул и до 30%. С таким же успехом они могли отвечать на тесты по ядерной физике или гинекологии.

В двух других заведениях (назовем их «продвинутыми») студенты отвечали вполне прилично. Однако там все это взяли в свои руки сами преподаватели. И, главное, тамошнее начальство знало о проекте, поддерживала его и было искренне заинтересовано выяснить подлинный уровень остаточных знаний. Он оказался достаточно высоким. Процент правильных ответов находился, преимущественно, в интервале 70-80%.

Причины такого разрыва, на мой взгляд, очевидны. «Продвинутые» заведения уже тогда во многом были наполнены преподавателями новой формации и тянулись к международному признанию. Они активно сотрудничали с зарубежными коллегами и соответствующими департаментами в западных университетах. И привлекали к этому сотрудничеству студентов, которым в результате открывался «иной мир». Часть из них потом в нем и оставалась.

В тех же двух заведениях, которые выпали на мою долю, преподаватели ни к чему не стремились. Экономическую теорию сами знали очень плохо (на уровне вводного учебника, да и то не всегда), а некоторые даже воспринимали ее как навязанную им «буржуазную лженауку». Наверное, ждали, когда эта мода пройдет и они вернутся к привычной политэкономии. Студенты прекрасно это чувствовали и понимали, что экономической теорией сыт не будешь. Тем более что преподаватели любили им жаловаться, как они вынуждены тратить свое время на «таких оболтусов» за сущие гроши. Поэтому студентам нужен был лишь диплом экономиста. По большому счету, осуждать их не за что. Они вели себя вполне рационально.  

В проекте изучали не только остаточные знания студентов, но и положение преподавателей. На мой субъективный взгляд, эта часть проекта была даже более интересной. Однако нельзя было смешивать в одну кучу работающих в элитных московских вузах и преподавателей, как я выражаюсь, «от сохи». К последним в те годы вполне относились даже преподаватели известных питерских заведений. Не говоря уже о провинции. Это все равно что сравнивать положение учителей в Швейцарии и Уганде. Идеальными фигурами для сравнения были бы доценты бывших кафедр политической экономии (а в те годы, кстати, многие кафедры консервировали это имя и не становились кафедрами экономической теории) в технических вузах. И, конечно, не только в Москве и Санкт-Петербурге.

Вернусь к учителям. Точнее, к среднему образованию. В 2007 г. участвовал в подготовке пособия для старшеклассников «Мир и Россия» (проект вела «Экономическая школа»). «Экономическая школа» к тому времени влилась в питерскую Вышку. В стране еще наблюдались остаточные явления либерализма и поэтому мои сравнения России и прочих стран по рейтингам демократии, верховенства права, коррупции еще не воспринимались как прямой вызов социальному порядку. Представляю, как такое восприняли бы современные учителя и в какое учреждение побежали бы наперегонки с этими моими слайдами.

Что еще вспомнить об «Экономической школе»? В 2008 г. в Европейском университете мой хороший знакомый Дмитрий Травин открыл Центр исследований модернизации. Я стал работать там, но преподавание «Экономикс» не бросил. Первая книга, подготовленная Центром, называлась «Нефть, газ и модернизация общества». Я, естественно, принял в ней участие. Издана же она была не издательством Европейского университета, а «Экономической школой».

Вот, пожалуй, и все. Если забыл что-то, то, надеюсь, старые коллеги мне это простят. Писал исключительно о собственном вкладе, хотя у «Экономической школы» было много замечательных проектов, к которым я не имел отношения. Достаточно вспомнить «Галлерею экономистов» Максима Сторчевого (тоже члена нашей редколлегии) и другие его начинания. Завершить все это хочется взглядом из 2018 г., когда пишутся эти строки.

Оглядываясь назад

         Эти воспоминания об «Экономической школе» невозможно оторвать от эпохи (потому они и называются «Прекрасная наивная эпоха»). Спросите, почему прекрасная? Кто как, а я «лихие девяностые» вспоминаю с большой ностальгией. И, как я не раз убеждался, это ощущение со мной разделяет та мизерная доля российских граждан, которые ценят свободу. Мы жили в свободной стране. И думали (по наивности), что это – навсегда!

         В иной стране не смогла бы появиться «Экономическая школа». А также московская Вышка, РЭШка (Российская экономическая школа), Институт Гайдара, Европейский университет в Санкт-Петербурге и Шанинка в Москве. Кстати, появление перечисленных заведений в очередной раз доказывает, что все хорошее возникает без участия государства. По крайней мере, не по его инициативе.

         Наивность заключалась не только в ошибочном прогнозе будущего страны. Но и в более частном вопросе. «Экономикс» была воспринята если не как новое божественное откровение, то как подлинная наука, открывающая истины. Далее выскажу только собственную точку зрения: стандартная микроэкономика очень напоминает то, что я преподавал в виде марксистско-ленинской политической экономии. Первая – это что-то вроде «мерседеса», вторая – что-то вроде «запорожца», но все равно между ними есть общее: обе – автомобили. Политэкономия социализма строилась на идеологии светлого будущего (полного коммунизма), микроэкономика тоже базируется на абсолютно нереальном допущении о мире совершенной конкуренции, в котором тотальная гармония достигается в форме общего равновесия. Этакий коммунизм на грешной земле. Недаром американский экономист Г. Демсец назвал ее «экономикой нирваны».

         Политэкономия социализма говорила о «родимых пятнах капитализма». Микроэкономика говорит о «провалах рынка». И первые, и вторые преодолевает мудрое государство. В первом случае – за счет знания «объективных» законов истории, во втором – за счет знания графиков функций предельных издержек (частных и общественных)  и предельных выгод (тоже частных и общественных). Аналогии можно продолжать. Но не буду этого делать. Замечу только, что заметить их мог только бывший «поп марксистского прихода». Современные переделанные из математиков (физиков) экономисты в принципе не способны рассуждать на эти темы. Они умеют только строить модели и рассматривать статистические зависимости как истины в последней инстанции. Российский экономист Ростислав Капелюшников назвал последнее «эконометриковерием»: верным будет считаться любой абсурд, если только он подтверждается новейшими инструментами этой дисциплины.

         В настоящее время я рассматриваю экономический мейнстрим в его ортодоксальной форме просто как доминирующее в силу ряда обстоятельств учение, но не как сокровенное знание, которое дает в руки средство познания мира. Знать его нужно, поскольку оно составляет значительную часть интеллектуального багажа человечества. И только в этом своем качестве представляет ценность. Реальный мир изучают более близкие к реальным людям науки: антропология, этнография, историческая социология. К ним из направлений экономической мысли ближе всего примыкают теоретики институционализма. И более ортодоксального, чем нео. Просто мир человека гораздо богаче homo economicus.  Об этом убедительно пишет всемирно известный экономист-ревизионист Дейрдра Макклоски. И поэтому построенные на maxU (максимизаторе собственной полезности, как определяет традиционного экономического человека Макклоски) модели не в состоянии объяснить современный мир. Не говоря уже о человеческой истории.

          Впрочем, я уже далеко ушел от «Экономической школы». А заканчивать нужно чем-то хорошим. Раз экономический мейнстрим я считаю во многом несостоятельным, то в чем тогда ее заслуга? Конечно, можно вспомнить то, о чем писал чуть выше: об «интеллектуальном багаже». Знание и несостоятельных учений необходимо, ибо как иначе познать их неадекватность миру? Да еще необходимо представлять, от какого учения отталкивается современная политика. Например, экологическая или антимонопольная.

         Далее, заметим, что работа по продвижению экономического мейнстрима шла в тесном международном сотрудничестве, которое ныне рассматривается в России чуть ли не как преступление. Оно открывало альтернативный российскому мир для многих молодых и даже некоторых не очень молодых людей. Так что положительный вклад «Экономической школы» в открытое общество несомненен.

         Публикации «Экономической школы» - особая  статья. Они, кстати, представляли далеко не только экономический мейнстрим. До сих пор они служат надежными путеводителями по лабиринтам экономической мысли во многих ее проявлениях. Несколько лет преподавания мною истории экономических учений в питерской Вышке еще раз убедили меня в этом. С издательством «Экономическая школа» можно сегодня сравнить разве что проект ИРИСЭН-Социум или современную публикационную активность Института Гайдара.

         Однако – главное. «Экономическая школа» отучала мыслить социалистически, коллективистски. Она дала множеству разочаровавшихся в социализме бывших «попов марксистского прихода» то, чем они могли наполнить свои занятия в университетах. Старое ведь уходило с трудом. В декабре 1996 г. на конференции, проводившейся экономическим факультетом СПбГУ, один известный в городе профессор (естественно, не буду раскрывать имени) потрясал своей брошюркой под названием «Новая политическая экономия социализма», по которой преподавал студентам одного технического вуза. Интересно, что в годы развитого социализма он имел репутацию либерала, а не твердокаменного марксиста. Даже еще в начале нулевых некоторые упертые приверженцы коммунистической идеологии пытались преподавать что-то вроде смеси «ежа с ужом»: кусочек из МакКоннелла-Брю, кусочек из «Капитала». Сегодня эта линия практически мертва. И пусть «Экономикс» не расскажет студентам о России почти ничего. Но она и не будет звать в «даль светлую»: строить некое фантастическое общество без денег (а как показала практика его строительства – и без товаров, без потребительского выбора). А это – уже хорошо!

Заостровцев А.П.               

(20.08.2018)