ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

---

 

МЕРКАНТИЛИЗМ

Марк Блауг. Экономическая мысль в ретроспективе.

Термин «меркантилизм» впервые обрел свое значение в трудах Адама Смита. Он отмечал: «Различные пути развития благосостояния в различные времена и у разных народов дали повод для развития двух различных, с точки зрения приобретения людьми богатства, ветвей политической экономии: «торговой системы», или «системы меркантилизма», и «сельскохозяйственной системы». Эти две системы не исходили из одних и тех же оснований. Кенэ и группа его последователей, кого потомки договорились именовать физиократами («экономисты» — таково было их самоназвание), выступали единым фронтом и представляли собой отдельную школу экономической мысли. Но английские памфлетисты XVII и XVIII вв. представляли себе достаточно ясно, какое из определенных течений мысли они развивали; менее всего это относилось к той традиции, которую Адам Смит критиковал под названием «меркантилизм».

Они не согласовывали между собой ни принципы, ни общий аналитический инструментарий. Тем не менее на протяжении трех столетий несогласованных интеллектуальных усилий, полных противоречивости и отражающих многообразные обстоятельства реальной жизни, определенные связующие доктринальные нити проявлялись вновь и вновь. Именно эти нити мы сплетем воедино в нечто, обозначаемое словом «меркантилизм», таким образом придавая источникам больше единства и

логической связи, чем имелось в них на деле. Позже «меркантилизм» в значении определенной фазы истории экономической политики был назван «громоздким чемоданом», «отвлекающим маневром историографии» и «гигантским теоретическим пузырем». Но это слово вполне применимо в качестве термина, описывающего центральную тенденцию экономической мысли конца XVII и середины XVIII в. Разумеется, в наших целях чрезвычайно удобно всесторонне анализировать труды предшественников Адама Смита так же, как это делал он сам.

 

1. Доктрина торгового баланса

 

Ведущие принципы научного мировоззрения меркантилистов хорошо известны: золото и сокровища любого рода как выражение сути богатства; регулирование внешней торговли с целью обеспечения притока в страну золота и серебра; поддержка промышленности путем импорта дешевого сырья; протекционистские тарифы на импортируемые промышленные товары; поощрение экспорта, особенно готовой продукции; рост населения для поддержания низкого уровня заработной платы. Безусловно, сердце меркантилизма — доктрина активного торгового баланса, как непременного условия национального благосостояния. Немедленно возникает вопрос о том, как вообще можно было прийти к подобной убежденности. Адам Смит дал первый и наиболее простой ответ: меркантилизм есть не что иное, как сплетение протекционистских заблуждений, навязанных продажному парламенту «нашими торговцами и промышленниками», и основано оно на «простейшем представлении, будто богатство состоит в обладании деньгами». Как и индивид, государство должно тратить меньше, чем получает, если намерено увеличивать свое богатство. Какую материальную форму принимает этот излишек сверх потребленного? Меркантилисты отождествляли его с приобретением твердых денег или сокровищ. Ошибочно ставился знак равенства между деньгами и капиталом, а также актиным сальдо торгового баланса и ежегодным превышением дохода над потреблением. Таким было существо смитианской критики меркантилизма.     Со времен Адама Смита комментаторы никогда не переставали обсуждать вопрос: на самом ли деле меркантилисты отождествляли деньги и капитал, или, используя архаичную терминологию, звонкую монету и богатство? Принимая во внимание поразительную небрежность, с которой авторы того времени употребляли такую привычную, обиходную лексику, едва ли удивительно, что в литературе допускается более чем одно толкование этого вопроса. «Одни из лучших английских авторов в области торговли», — как признает Адам Смит, цитируя Томаса Мана и Джона Локка, — начинали с замечания, что богатство страны состоит не только в ее запасах золота и серебра, а еще в земле, строениях и всякого рода потребительских благах; однако в ходе их рассуждений земля, строения и потребительские блага, похоже, выпадают у них из памяти, и их доводы частенько сводят богатство к золоту и серебру». Оценивая величину имущества в Англии конца XVII в., Уильям Петти заключает, что общее количество денег составляло менее 3% совокупной собственности. В своем «Трактате о налогах и сборах» (1662) неограниченному накоплению драгоценных металлов он противопоставил тезис, который мы называли доктриной потребностей торговли по отношению к количеству денег: «Для того, чтобы нация могла осуществлять торговые операции, необходимо наличие определенной меры и подобающей пропорции, превышение или недостижение которой приносит одинаковый урон». Тем не менее это не помешало более поздним авторам ставить знак равенства между количеством денег и

национальным богатством или призывать к перманентному поддержанию активного торгового баланса. Можно процитировать умеренных меркантилистов, не отождествлявших деньги и капитал и вслед за Аристотелем подчеркивавших чисто условную природу денег, но также справедливо и то, что почти все меркантилисты питали иллюзию о том, что деньги есть в некотором роде «важнейшее средство». Деньги — это «жизнь коммерции», «насущный дух торговли», или, словами Бэкона, «как навоз — плохи лишь, пока лежат без дела». Такого рода одушевленная образность была резюмирована в доктрине XVIII в. о том, что «деньги стимулируют торговлю», но она была в ходу столетиями прежде без какого-либо явного теоретического обоснования. В конце концов обсуждать этот вопрос бесцельно, ибо отсутствие устоявшейся терминологии в литературе того времени делает почти невозможным проведение различия между аксиоматической идентификацией денег и богатства и более общим предположением, что увеличение одного всегда приводит к увеличению другого.

2. Механизм золотоденежных потоков

 

Если меркантилизм в своих наиболее разработанных версиях не смешивал денег и капитала, откуда тогда всеобщая озабоченность того времени активным торговым балансом? Какие блага сулит стране превышение экспорта над импортом? Опять же, отсутствие общепринятой терминологии и протоаналитнческий характер научных трудов делают затруднительным определение того, что подразумевал автор, говоря о желательности превышения экспорта над импортом. Имеется ли в виду нечто не менее нелепое, чем утверждение, будто активное сальдо торгового баланса есть единственный источник богатства нации, или что оно — единственная выгода, получаемая страной от внешней торговли, или это не более чем словесная формулировка для обоснования мероприятий, считающихся выгодными по другим причинам? Какова бы ни была точная интерпретация, мысль о том, что превышение экспорта над импортом есть показатель экономического благосостояния, может считаться основным заблуждением, проходящим через все труды меркантилистов. Это превосходно демонстрирует название книги Т.Мана: «Богатство Англии во внешней торговле, или баланс нашей внешней торговли как принцип нашего богатства» (1664). Но отвергалась даже эта констатация основного заблуждения меркантилистов. Одни из исследователей английского меркантилизма Е.А.Дж.Джонсон заявил, что «основной предмет интереса меркантилистов состоял в создании эффективных факторов производства» и что «и десять процентов трудов английских меркантилистов ие посвящены злополучной доктрине торгового баланса». Это заявление Вайнер парировал так: «на основе прочтения трудов английских меркантилистов я пришел к выводу, что и десять процентов этих работ не свободны от явно выраженного или подразумеваемого отношения к состоянию торгового баланса и мерам, посредством которых он может быть улучшен».

Конечно, нст никакой ошибки в самой заботе о состоянии торгового баланса. Что отличает меркантилистские теории, так это фиксация на торговом балансе и стремление к поддержанию дисбаланса торговли в длительной перспективе. Платежный баланс всегда должен быть сбалансирован, так как это не более чем бухгалтерское равенство дебета и кредита (мы говорим о «дефиците» и «активном сальдо» в международных платежах, но только исключая определенные статьи дебета и кредита из набора счетов, которые, взятые в совокупности, всегда должны быть взаимно уравнены). Но торговый баланс не обязательно должен быть уравновешен. Страна получает доход от международного обмена посредством: (1) зримого экспорта товаров, (2) незримого экспорта услуг, (3) экспорта драгоценных металлов или (4) импорта капитала в форме либо иностранных инвестиций внутри страны, либо прибылей на свои инвестиции за рубежом, либо иностранных займов. Страна расходует на международный обмен: (1) зримый импорт, (2) незримый импорт, (3) импорт драгоценных металлов и (4) экспорт капитала в виде заграничных активов. Эти четыре статьи в совокупности всегда уравновешены. Если этого не происходит с первыми тремя статьями, разница проявляется в экспорте или импорте капитала. Когда меркантилисты говорят об активном сальдо торгового баланса, они все-таки имеют в виду превышение экспорта, зримого и незримого, над импортом, призывая либо к привлечению золота в страну, либо к предоставлению кредита зарубежным странам, т. е. экспорту капитала. Иными словами, они не проводили четкого различия между тем, что сегодня называется «счет екущих операций» и «счет движения апиталов» в платежном балансе. Классики никогда не сомневались в том, что аргументы их предшественников в пользу постоянного превышения экспорта над импортом основывались на смысловой путанице: чего бы ни надеялись достичь меркантилисты активным торговым балансом, все это давало лишь мимолетный эффект. Еще в 1630 г. Томас Ман понял, что приток в страну драгоценных металлов поднимает внутренние цены, и доктрина «продать дороже, купить дешевле» оборачивается против самой страны. Кантильои и Юм вновь сформулировали этот вывод в XVIII в. и примерно за столетие «механизм золотоденежных потоков» обеспечил окончательное опровержение меркантилистских принципов. Аргументы были такими: чисто автоматические механизмы способствуют «естественному распределению денежных металлов» между торгующими странами и установлению таких уровней внутренних цен в них, что экспорт каждой страны становится равным ее импорту. Любые дополнительные объемы добычи золота в отдельной стране повысят уровень внутренних цен относительно других стран. В результате превышение импорта над экспортом должно оплачиваться оттоком золота¹. Процесс продолжается до тех пор, пока во всех торгующих странах не установится новое равновесие между экспортом и импортом, соответствующее более высокому предложению золота. Так как внешняя торговля и золото подобны воде в двух сообщающихся сосудах, которая постоянно стремится находиться на одном уровне, политика погони за активным торговым балансом сама себя отменяет.

    Все элементы, составляющие эту теорию саморегулирующегося механизма распределения драгоценных металлов, были известны уже в XVII в. Томас Ман показал, что любое чистое пассивное или активное сальдо баланса по текущим операциям, зримым и незримым, должно финансироваться оттоком или притоком драгоценных металлов и, следовательно, объемы экспорта и импорта зависят от соотношения уровней цен в различных странах. В1690 г. Джон Локк ясно показал, что цены изменяются в определенной пропорции к количеству денег в обращении. Требовалось только связать эти мысли воедино и прийти к выводу, что нет никакой необходимости заботиться о долгосрочном состоянии торгового баланса. Хотя Адам Смит и не ссылался на механизм золотоденежных потоков в «Богатстве народов», как отмечает Вайнер, это одна из великих загадок истории экономической мысли, так как Смит обсуждал этот вопрос в своих более ранних «Лекциях», именно эти аргументы побудили классиков отвергнуть писания меркантилистов как путаные и внутренне противоречивые. Классики могли бы добавить, что энергичный протекционистский дух того времени подвиг многих меркантилистов использовать доводы «баланса труда» в пользу ограничений на импорт вне всякой связи с торговым балансом или же взывать к последнему лишь для того, чтобы усилить первый. Считалось общепринятым, что импорт должен состоять из сырья и полуфабрикатов, произведенных с интнсивным применением капитала, тогда как экспорт — из конечного продукта, произведенного с интенсивным применением труда, на том основании, что чистый экспорт труда поддерживает занятость внутри страны и увеличивает «доход от зарубежных источников» (foreign-paid incomes). К этому знакомому протекционистскому аргументу добавлялись доводы военного и стратегического толка, а также о защите неокрепшей промышленности. Следующему поколению, наряду с автоматическим механизмом золотоденежных потоков открывшему закон сравнительных издержек, это представлялось ошибкой, помноженной на другую ошибку.

 

3. Защита меркантилизма

Суровый приговор, вынесенный ошибкам меркантилистов классической теорией, пребывал неоспоренным в течение столетия. Релятивистское толкование меркантилизма вынуждено было выжидать вплоть до возрождения протекционизма в Европе и раз­ вития немецкой исторической школы. Сначала Рошер и Шмоллер, а затем их английские последователи Каннннгем и Эшли поднялись на защиту меркантилистской политики как вполне рациональной, пригодной для достижения определенных желаемых результатов, в частности национальной автаркии и усиления государственной власти² . Эти результаты даже сейчас считаются вполне разумными для своего времени. Такая интерпретация широко распространилась среди историков экономической мысли. Когда Адам Смит в одном месте осторожно заметил, что «оборона важнее благосостояния», он высказывал точку зрения, согласно которой меркантилисты должны восприниматься всерьез. Эта позиция помогает пролить свет на одно из главных убеждений эпохи меркантилизма: цель государственного строительства может быть достигнута ослаблением экономической мощи соседних государств в той же степени, если не в большей, как и усилением собственной. Локк выразил это так: «богатство» означает не просто большое количество золота и серебра, а большее в сравнении с другими странами. Действительно, большинство меркантилистов придерживались той точки зрения, согласно которой экономические интересы наций взаимно антагонистичны, как будто бы в мире имеется фиксированное количество ресурсов, которые одна страна может заполучить только за счет другой. Это объясняет, почему они не стеснялись защищать политику «разори соседа» (beggar-my-neighbour) или выступать за сокращение внутреннего потребления как цель национальной политики. Даже если допустить, что государственное могущество являлось единственной целью политики меркантилизма, при том что богатство обладает ценностью лишь в качестве подспорья этому, — интерпретация, которую Вайнер считал сомнительной, — этого мало для того, чтобы снять с знамен меркантилистской теории клеймо умственной ошибки. Для рассмотрения полного расцвета апологетики мы должны обратиться к вызывающим «Заметкам о меркантилизме» в «Общей теории» (1936) Кейнса. Как только нами осознано, что экономическая система не стремится автоматически к состоянию полной занятости, утверждал Ксйнс, классическая доктрина, направленная против политики протекционизма и базирующаяся на преимуществах международного разделения труда, во многом утрачивает свою силу: «Но если говорить о вкладе в искусство государственного управления экономической системой в целом и обеспечения оптимального использования всех ресурсов этой системы, то ранние представители экономической мысли XVI и XVII вв. в некоторых вопросах достигали практической мудрости, которая в оторванных от жизни абстракциях Рикардо была сначала забыта, а потом и вовсе вычеркнута». Кейнс заявил, что озабоченность меркантилистов приливом золота в страну являлась не навязчивой ребяческой идеей, а интуитивным ощущением связи между обилием денег и низкими процентными ставками. Более того, на всем протяжении человеческой истории склонность сберегать преобладала над побуждением инвестировать, и меркантилисты достойны похвалы за понимание того, что слабость побуждения инвестировать есть ключ к решению экономических проблем. Когда прямые государственные капиталовложения или валютное регулирование невозможны, как это и было накануне Нового времени, лучшее, что может быть сделано, — это поощрение инфляции через поддержание активного торгового баланса: превышение экспорта над импортом поддерживает цены, а прилив золота, усиливая предложение денег, снижает процентные ставки и тем самым стимулирует инвестиции и занятость. Кейнс считал это «зерном научной истины в меркантилистской доктрине».

4. Предтечи Кейнса?

Без сомнения, английские экономисты XVII и XVIII вв. часто кажутся как бы предшественниками Кейнса. Они осуждали «замораживание денежных средств» (locking up money), превращающее их в «мертвый груз» (dead stock); они упорно твердили о расходах на приобретение предметов роскоши и предлагали программы общественных работ для облегчения положения «лишних людей»; а множество высказываний, в которых стремление к золоту соединяется с верой в благотворные последствия его для отечественной промышленности, воистину поражает. Однако это не означает, что ученые того периода придерживались протокейнсианского понимания совокупного эффективного спроса. Представляется, что кейнсианская апология меркантилизма опирается отчасти на современный вывод о том, что устойчивый активный торговый баланс должен сопрягаться с экспортом капитала как компенсирующим фактором, поглощающим избыточные сбережения внутри страны. Но заграничные инвестиции не играют никакой роли в меркантилистском анализе, и до Джеймса Стюарта (1767) нет примеров аргументации в пользу поддержания устойчивого потока заграничных инвестиций. Однако главное слабое место в кейнсиаиской апологии, как указал Хекшер, критикуя «Замечания о меркантилизме», это убежденность в том, что безработица в эпоху меркантилизма качественно аналогична технологической и циклической безработице, которой периодически подвержена экономика индустриальных держав. Безработица, вызванная снижением инвестиций в основной капитал, фактически не была известна до Промышленной Революции. В XVII в. в Англии, с ее преимущественно аграрной экономикой, безработица большей частью проистекала от сезонного характера сельскохозяйственного производства или случавшихся неурожайных лет. Даже в промышленности безработица в основном была сезонной, подобно тому как зимний ледостав или весеннее половодье приостанавливают работу водяных мельниц. Торговый кризис мог бы вызвать циклическую безработицу, которая требовала бы специальных мер для облегчения ситуации, но не тот вид безработицы, который привлекал внимание меркантилистов — добровольная безработица, абсолютное нежелание работать в мастерских и на фабриках и явное предпочтение досуга высоким заработкам; проблема была не в кейнсианской вынужденной безработице, а в том, что изящно именовалось «леностью и развращенностью населения». Здесь поднимается вопрос, который еще возникнет в процессе нашего анализа: о различии между понятиями, названными безработицей по Марксу и по Кейнсу. Понятие «кейнсиаиская безработица» обозначает ситуацию, когда поток инвестиций недостаточен, чтобы поглотить сбережения, осуществляемые при уровнях дохода, соответствующих условиям полной занятости. По причине относительного избытка физического капитала норма прибыли слишком мала, чтобы стимулировать инвестиции, требуемые для обеспечения полной занятости. Безработица, по Марксу, есть результат нехватки капитала относительно предложения труда; неадекватное соотношение факторов производства и ограниченные технологические возможности замещения капитала трудом ие позволяют абсорбировать весь предлагаемый объем рабочей силы, даже когда производственные мощности используются полностью. Безработица, по Марксу, — результат либо избыточного роста населения, либо слишком низкого уровня доходов, да еще в сочетании с примитивными негибкими технологиями, чтобы вызвать адекватный поток инвестиций. Слишком низкий уровень бережливости, а не недостаточность эффективного спроса сдерживает рост выпуска продукции. Безработица, по Марксу, — проблема структурная, а не циклическая, и потому активная денежная политика государства, эффективная для борьбы с кейнсианской безработицей, просто вызовет инфляцию, не приведя к установлению полной занятости. В обоих случаях сходны лишь симптомы, но не лекарства, так как природа болезни совершенно разная. Из сказанного следует, что аналогия проблеме безработицы, как она описывается в меркантилистской литературе, — не неполная занятость в развитой капиталистической экономике, но явная или скрытая безработица современных перенаселенных и слаборазвитых стран Азии, Африки и Латинской Америки.

Кейнсианское толкование меркантилизма — это не более чем еще один пример склонности Кейнса оценивать все предшествующие теории с точки зрения его собственной и распространять современные ему проблемы на всю человеческую историю.     Когда авторы XVII — XVIII вв. прославляли расходы богатых на предметы роскоши, они были твердо убеждены, что «роскошная жизнь» формирует потребности порождает денежные стимулы. Недостаточно развитая экономика с примитивными рынками труда, как мы знаем из современного опыта, весьма располагает к мысли, что на высших классах общества лежит обязанность обеспечивать рабочие места, содержать пышную свиту «челяди». Доктор Джонсон так выразил общее для XVIII в. мнение: «Нельзя тратить деньги на роскошества, не делая блага бедным. Более того, лучше тратить деньги на роскошества, чем раздавать их; ибо, тратя, вы стимулирует промышленность, тогда как раздача оставляет деньги в бездействии». Что касается одобрения меркантилистами общественных работ, то оно часто основывалось не более чем на вере в магическую силу государственных мероприятий просто потому, что последние предпринимаются в общественных интересах. Порой торговые депрессии побуждали авторов выступать за общественные работы, и в безыскусной манере той эпохи рекомендации, направленные на смягчение сиюминутной проблемы, могли выражаться как постоянные предписания. Литературные источники не дают оснований предположить, что заинтересованность в увеличении занятости проистекала из понимания безработицы как недостаточности эффективного спроса. Хуже того, эти схемы рекомендовались без всякого внимания к необходимости стимулирования сбережений и перемещения их к потенциальным инвесторам.

 

 

5. Рациональные элементы теории меркантилизма

 

Несмотря на убедительную критику Хекшером неисторического толкования Кейнса, его собственный анализ меркантилизма отражает полностью абсурдное раздражение всем, что хотя бы немного отдает экономическим детерминизмом. Он не только приписывает каждое меркантилистское положение мощному влиянию ошибочных экономических идей, но доходит до утверждений типа: «не существует абсолютно никаких оснований полагать, будто меркантилисты создали свою собственную систе­му ... на основе каким-либо образом приобретенного какого бы то ни было знания реальности», что являет собой идеальный пример безапелляционности. Верно, что меркантилисты в действительности мало интересовались практическим использова­нием благородных металлов на военные нужды или для конечного экспорта; и они жаждали золота не из-за нехватки его для чеканки монет. Конечно, недостаток денег был весьма распространенной жалобой того времени, но даже меркантилисты пони­мали, что подлинный их недостаток может быть смягчен снижением веса монет или эмиссией бумажных денег и что в таких жалобах частенько смешивались плохое ведение валютного дела — нехватка монет определенного номинала и ужесточение кредита в периоды вялой торговли. Но недавно британский историк Чарльз Уилсон представил свидетельства в пользу того, что стремление обладать твердым денежным средством в эпоху меркантилизма имело определенные достоинства, применительно к тогдашним обстоятельствам, которые позже исчезли. Условия британской торговли со странами Балтики и Ост-Индией делали необходимым для поддержания внешне­торговой ликвидности некоторое накопление благородных металлов. По причине неразвитости тогдашнего международного денежного рынка Англия не производила практически ничего, что могло бы быть экспортировано³. Для приобретения пшеницы стран балтийского бассейна и индийских «специй» — слово «специи» в то время обозначало не просто приправы, а все восточные товары, такие, как шелковые и хлопчатобумажные ткани, красители, сахар, кофе, чай и селитра, адекватные замени­тели чему не могли быть произведены в Европе, — Британии приходилось в колони­альной торговле делать упор на экономию драгоценных металлов. Таким образом, экономическая обстановка в мире эпохи меркантилизма не позволяла вести торговлю на основе многосторонних расчетов и требовала системы двусторонних соглашений.

     Отвечая на этот довод Уилсона, Хекшер заметил, что международные рынки XVI и XVII вв. были достаточно развиты, чтобы позволить валютный обмен, но согласился с тем, что меркантилисты имели веские основания беспокоиться об индийском канале утечки серебра. Как бы то ни было, эта дискуссия наводит на мысль о существовании не предполагавшегося ранее рационального зерна в воззрениях меркантилистов.

      Можно только удивляться тому, что сами меркантилисты никогда не обращали внимания на особенности торговли со странами Балтики и Ост-Индией. Скорее всего, они не видели в этом ничего необычного. Теория меркантилизма в целом часто подразумевает, не оговаривая особо, те представления о реальном мире, которые, похоже, были настолько очевидны для того времени, что не стоили упоминания. Статическое понимание экономической деятельности как игры с нулевой суммой (выигрыш одного — человека или страны — является проигрышем другого), молча­ливое допущение ограниченности потребностей, неэластичности спроса, слабости денежных стимулов — очевидно, что все эти представления были присущи доиндустриальной экономике, привычной к столь малому росту производства и населения, что им можно просто пренебречь. Во времена, когда доход от внешней торговли был делом случая, — а именно такова эпоха пиратского империализма, — когда внутренняя торговля ограничивалась несколькими населенными пунктами и велась только спо­радически и когда практически неизвестны были регулярная занятость и фабричная дисциплина, что может быть естественнее мысли, будто лишь политика «разори соседа» обогатит нацию, что активный торговый баланс воплощает в себе чистую прибавку к объему продаж на ограниченном внутреннем рынке и что более высокая заработная плата снизит, а не повысит предложение труда? Такого рода общие пред­ставления об экономической действительности столь прочно коренились в реальном мире, что едва ли нуждались в констатации, и только они объясняют, почему разумные люди могли придерживаться теорий, выдвигавшихся в ту эпоху.

     Это не означает, что неправильные понятия или даже откровенные ошибки не играли никакой роли. В конце концов доктрина торгового баланса уже в XV в. имела хождение, а выдвигалась время от времени еще в XIV в. Мысль о том, что золото обеспечивает «военную мускулатуру», была по-настоящему привлекательна во вре­мена Генриха VIII, и когда последний промотал государственную казну, эта идея устояла, питаемая разумной боязнью неопределенности в эпоху, когда кредитные институты еще были мало развиты. Протекционистские настроения, популярные во все времена, — особенно тогда, когда государственное регулирование внешней торг­овли считается само собой разумеющимся, — под влиянием аналогии между государ­ственными и частными финансами легко соединяются с невинным отождествлением денег и богатства, древнейшим из экономических заблуждений. Необразованные авторы, подхваченные потоком общественного мнения, обнаружили поразительные и подчас убедительные основания для защиты от обывателя меркантилистской эконо­мической науки и в схватке с логическими следствиями своих презумпций явили экономическую теорию во младенчестве. Здесь бездна возможностей для релятивистских и абсолютистских толкований: меркантилистское «видение» реальности, с одной стороны, а с другой — по существу примитивный анализ, грешащий чаще умолченным, чем изреченным.

 

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ XVIII ВЕКА

 

Исследователи английского меркантилизма со времен Юма ломали голову над не­способностью меркантилистов понять, что их цели противоречили сами себе. Томас Ман мог писать, что «все согласны с тем, что обилие денег в Империи приводит к удорожанию отечественных товаров» и что «как только обилие денег приводит к удорожанию товаров, тогда уменьшается использование и потребление последних», хотя без колебаний отстаивал неограниченное накопление «твердых» денег. Неволь­но напрашивается утверждение, что Ман не уяснил до конца смысла количественной теории денег. Но в таком случае как получилось, что идеи меркантилизма уцелели в XVIII в., после того, как Локк продемонстрировал обратную пропорциональность ценности денег и их количества? Загадка усугубляется, когда выясняется, что очень немногие из меркантилистов делали ошибку, отстаивая активный торговый баланс как ценовой метод инфляции. Хекшер обнаружил в научной литературе больше свидетельств в пользу инфляционных настроений, чем Вайнер, однако факт остается фактом — даже в XVIII в. апологеты бумажных денег и эмиссионных банков в действительности не хотели повышения цен.

 

6. Меркантилистская дилемма и количественная теория денег

 

Разрешение дилеммы лежит в характерной для меркантилистов доктрине о том, что деньги «ускоряют» торговлю, увеличивая скорость обращения товаров. Согласно зна­менитому уравнению обмена, MV ? РТ, количество денег (М), умноженное на коли­чество раз, когда они сменяют хозяина за определенный промежуток времени (V), тождественно равно совокупному объему товарной массы (Т), умноженному на сред­ние цены этих товаров (Р). Это тождество, соотнося переменные определенным обра­зом, становится теорией. Количественная теория денег — это доктрина, связывающая М и Р при том, что Т каким-либо образом определяется естественными факторами, а V задается особенностями осуществления платежей и финансовыми институтами экономики. Мы не стремимся отдать должное сложности количественной теории денег XIX в. с помощью этой формулировки, но она достаточна для целей настоящего анализа. Суть в том, что эффект, оказываемый М на Т, меркантилисты выделяли в большей степени, чем эффект, оказываемый М на Р. В центре количественной теории XVII—XVIII вв. лежало утверждение, что «деньги стимулируют торговлю»: увеличе­ние предложения денег сопровождается ростом спроса на них и, следовательно, имен­но объем торговли, а отнюдь не цены, подвергается непосредственному воздействию притока золота. Меркантилисты не принимали во внимание саморегулирующийся механизм Юма, так как они иначе интерпретировали количественную теорию.

     В первоначальной формулировке Локка, количественная «теория» просто утвер­ждает, что уровень цен всегда пропорционален количеству денег, понимаемому с учетом «скорости их обращения». Коэффициент пропорциональности в каждом слу­чае, конечно, зависит от объема торговли. Это скорее трюизм, нежели теория, но этот трюизм может быть полезен, так как он подчеркивает функцию денег как средства обращения. Сравниваются два потока: общее количество денег в обращении за данный промежуток времени и совокупный объем торговли за это же время, и таким образом демонстрируется, что абсолютное количество денежных средств не имеет никакого значения с точки зрения богатства нации. Деньги специфичны тем, что, выступая исключительно в роли средства обращения, они не обладают никакой «внутренней» (intrinsic) ценностью. Этот довод явно разрушителен для меркантилистских принци­пов, но Локк тем не менее оставался меркантилистом, ибо он считал, что любой стране выгодно иметь в запасе денег больше, чем имеют другие страны.

    Давид Юм, не признававший, что количественная «теория» в постановке Локка предполагает рассмотрение при прочих равных условиях различных объемов денеж­ной массы, т. е. когда предложение денег изменяется скачкообразно, а не последова­тельно, предложил идею причинной связи М и Р. Он сформулировал следующую общепринятую теперь версию: когда Т и V нечувствительны к денежным изменениям, M и Р будут изменяться взаимно пропорционально. Пока деньги — не более чем мера ценности и средство обращения, даже это теоретическое утверждение — всего лишь тавтология. Но как только мы признаем спрос на деньги как на меру сохранения ценности, — а это ключ почти ко всем дискуссиям в области денежной теории, —  М и Р не обязательно будут изменяться пропорционально друг другу: Р изменяется соот­ветственно М, когда сравниваемые начальное и конечное состояния системы равно­весны. Это современная, в терминах сравнительной статики, формулировка количе­ственной теории денег (о которой подробнее ниже). Трудно сказать, было ли у Локка такое понимание. В любом случае Юм интерпретировал выводы Локка в динамике, и так же в XVIII в. поступали все остальные. Количественная «теория», в смысле определенной и абсолютно жесткой связи между М и Р, в то время понималась как могущее быть доказанным и действительно очевидное утверждение, относящееся к реальному миру. «Ценовая революция» XVI в. — ни больше ни меньше — восприни­малась как неопровержимое свидетельство причинной взаимосвязи между изменени­ями М и Р. С этой путаницей между сравнительной статикой и динамикой мы будем вновь и вновь сталкиваться в истории экономического анализа.

 

7. Теория ползучей инфляции

 

Очевидно, что к 1700 г. ни один ученый не мог игнорировать тот факт, что призыв к перманентному притоку драгоценных металлов допускает противоречие в понятиях. Действительно, все авторы XVIII в. отстаивали постоянство активного торгового ба­ланса на том основании, что цены не обязательно растут, когда для обеспечения больших объемов торговли используются дополнительные объемы серебра и золота. Хотя само по себе количество денег не имеет совершенно никакого экономического значения, процесс увеличения количества денег в обращении может оказать значи­тельное воздействие на рост производства. Эти авторы придерживались скорее не количественной теории ценности денег, а денежной теории объема торговли и уровня занятости.

Возможно, наиболее ярким представителем доктрины «деньги стимулируют тор­говлю» был так называемый бумажноденежный меркантилист Джон Лоу (John Law). Аргументация его труда «Анализ денег и торговли» (1705) — так же как и работ Якоба Вандерлинта «Деньги соответствуют всем вещам» (1734) и епископа Беркли «Вопро­шающий» (1737) — по сути, основывается на увеличении доли прибыли в ценах и предпосылке, будто «прирост денег вовлекает в дело ныне праздных людей». Лоу использует доктрину Петти о потребностях торговли, чтобы показать, что дополни­тельное количество благородных металлов или бумажных денег будет поглощено заемщиками благодаря широким возможностям извлечения прибыли, и полагает, что доходы, выплаченные ранее незанятым, дадут толчок новой волне потребительского спроса. Поскольку кредит дешевеет, постольку полученная прибыль и продажи рас­тут, не приводя к росту цен; Лоу считал, что цены на самом деле могут даже и снизиться. Очевидно, что выводы Лоу предполагают высокую эластичность предло­жения товаров, когда небольшое увеличение цены приводит к значительному росту предложения. Сам Лоу сознавал необходимость такого рода допущения. В случае, когда речь идет о скоропортящихся товарах, он явно подразумевает горизонтальность кривой предложения, т. е. «при увеличении или снижении спроса на них их ценность остается неизменной или почти неизменной», тогда как для товаров длительного пользования он принимает отрицательную эластичность предложения: с увеличени­ем спроса они становятся «менее ценными».

Хотя доктрина Лоу откровенно противоречит количественной теории денег, тем не менее она вполне совместима с отдельными ее версиями. Лоу подчеркивал необходимость постепенного увеличения предложения денег, чтобы не затронуть уровни цен и заработной платы, сложившиеся в результате данного распределения благородных металлов между странами. Таким образом, его доктрина «деньги стимулируют тор­говлю», предполагающая как бы перманентно неравновесное состояние, может быть отнесена к «переходным периодам». Требование постоянного притока благородных металлов равнозначно требованию непрерывной серии «переходных периодов». Даже Юм допускал подобную возможность в своей динамической версии количественной теории, версии, которая сводит к минимуму, но не отрицает значения утверждения, будто ползучая инфляция может способствовать экономическому росту. Приток зо­лота, по наблюдению Юма, оказывает постепенное воздействие на цены: «Поначалу никаких изменений не ощущается; понемногу цены, сначала одного товара, затем другого растут до тех пор, пока в целом не достигают должного соответствия с новым количеством денег в стране. По моему мнению, увеличение количества золота и серебра благоприятно для промышленности только в этом интервале, или промежу­точном состоянии, между притоком металлов и повышением цен».

 

8. Очерк Кантильона

 

Весьма отличное решение меркантилистской дилеммы можно найти у Кантильона в «Очерке о природе торговли», написанном в 20-х годах XVIII в., но опубликованном в 1755 г. Это наиболее систематичное, ясное и в то же время наиболее оригинальное из всех изложений экономических законов до «Богатства народов». Кантильон первым оставил абсолютно все сомнения по поводу того, что эффект увеличения V эквивалентен увеличению одного только количества денег М. Он поставил денежный анализ с головы на ноги, показав, что воздействие роста количества денег, оказываемое на цены и доходы, зависит от способа «впрыскивания» наличности в экономику. «Г-н Локк ясно видел, что обилие денег ведет к удорожанию всего и вся, — отмечал Кантильон, — но он не рассматривал, каким образом это происходит. Сложность этого вопроса состоит в определении того, каким образом и в какой пропорции рост денежной массы увели­чивает цены». Кантильон описывает, как увеличение производства на отечественных золотых рудниках сначала воздействует на доходы в этой отрасли, затем на расходы на потребительские товары, далее на цены продуктов питания, вызывая рост доходов фермеров и падение реальной заработной платы, что приводит к повышательному давлению на денежный уровень заработной платы и последующим циклам увеличен­ных расходов и растущих цен. Он выделяет тот факт, что увеличение М не только поднимает уровень цен, но также изменяет их структуру в зависимости от первона­чальных получателей вновь поступившей наличности и их относительного спроса на товары. Дифференциальный эффект «впрыскивания наличности», определяемый способом такого впрыскивания, будет далее именоваться эффектом Кантильона; ме­нее четко он был описан Юмом в очерке «О деньгах» (1752) и, вероятно, в его, а не в Кантильоновой версии был унаследован классиками. У эффекта Кантильона есть современный двойник в кейнсианском анализе «диффузии уровней цен» в главе 7 «Трактата о деньгах» (1930): «тот факт, что количественные изменения денег не воздействуют на все цены одинаковым образом, в равной степени и одновременно».

Кантильон дал также блестящее описание механизма золотоденежных потоков и тщательную критику доктрины Лоу «деньги стимулируют торговлю». Он отметил, что доктрина значительно больше похожа на правду, когда увеличение количества дра­гоценных металлов вызвано превышением экспорта над импортом, а не ростом их добычи внутри страны; в последнем случае следует ожидать непосредственного роста цен, без воздействия на расширение производства. В то же время Кантильон оставался меркантилистом, не боявшимся утверждать, будто «сравнительная мощь и богатство государств состоит, при прочих равных условиях, в большем или меньшем изобилии обращающихся внутри них денег» и что «любое государство, где в обращении нахо­дится больше денег, нежели в соседних странах, имеет над ними преимущество, пока поддерживает данное изобилие». Приток золота действительно в некоторой степени поднимет внутренние цены, но это все к лучшему. Формула «продай дорого, купи дешево» означает не только благоприятные условия для торговли — большое превы­шение экспортных цен над импортными, но и активный платежный баланс, что подразумевает в значительной степени неэластичный зарубежный спрос на отечест­венные товары и отечественный спрос — на зарубежные. Однако в случае, если спрос окажется эластичным, Кантильон не предлагал оставить инфляционный процесс в его саморазвитии. Следуя Петти, он рекомендовал политику, препятствующую вовлече­нию импортируемого денежного металла в активный оборот, путем предоставления заграничных займов или замораживания его в форме столового инвентаря и украше­ний. Таким образом, как с теоретической, так и с практической точки зрения он не находил причин, по которым стране не следовало бы непрестанно импортировать драгоценные металлы.

Аргументация Кантильона игнорирует тот факт, что само по себе снижение уров­ня цен в зарубежных странах в результате оттока золота обратит торговый баланс в их пользу. Тем не менее теоретически правильно утверждение, что рост внутренних цен приводит к активному, а не пассивному торговому балансу, если сумма эластич-ностей спроса на импорт внутри страны и на экспорт за рубежом не превышает единицы. Был ли Кантильон прав с точки зрения практики, предполагая столь низкие эластичности импорта и экспорта, — другой вопрос. В любом случае Юм всего через 25 лет после него трактовал спрос как относительно эластичный и, исходя из этого, сформулировал окончательную версию механизма золотоденежных потоков, которая прозвучала похоронным звоном по меркантилизму. В ретроспективе это породило «меркантилистскую дилемму», как мы ее назвали. Но для предшественников Юма, видимо, это не являлось дилеммой в полном смысле слова.

 

9. Денежный анализ

 

После всего сказанного можно признать, что денежная теория XVIII в. представляла собой достаточно грубый анализ динамического процесса. Горизонт анализа постоян­но расширялся с целью включения макроэкономической теории общего уровня эко­номической активности. Настойчиво доказывая, что увеличение предложения денег создает дополнительную покупательную способность, стимулирующую выпуск про­дукции, инфляционисты XVIII в. в конце концов выдвинули теоретическое обоснова­ние идеи, согласно которой накопление золота и серебра — есть путь к достижению богатства и мощи. Эту мысль «жевали» на протяжении более чем двух столетий без всяких объяснений того, что она на самом деле означает.

Признавая замечательные достижения в денежной теории XVIII в., вполне можно усомниться тем не менее, было ли убеждение в преимуществах ползучей инфляции оправданно даже и в то время. В сочинениях Лоу и Беркли недостаточно учитывались реальные проблемы преимущественно аграрной экономики, которые не могли быть решены просто с помощью запуска денежного насоса. Адам Смит и Рикардо делали, вероятно, слишком сильный акцент на бережливости и предприимчивости, но их скептицизм по отношению к денежным панацеям был вполне уместен в условиях экономики, страдавшей от недостатка капитала и хронической структурной безрабо­тицы.

Постепенное развитие реального анализа в XVIII в. и его победа над денежным анализом ранних меркантилистов как нельзя лучше отражены в развитии теории процента, Под «денежным» мы понимаем анализ, в котором с самого начала в рассмот­рение вводится денежный фактор и отрицается возможность получить существенные характеристики экономической жизни с помощью модели бартера. «Реальным» мы называем анализ экономической деятельности единственно в форме решений, прини­маемых по поводу товаров и услуг и связей между этими решениями; деньги здесь представляют собой «вуаль», ибо хорошо функционирующая денежная экономика позволяет анализировать обмен так, как если бы он был бартерным. Имея в виду эти различия, мы можем быстро разделаться с так называемой денежной теорией процен­та у меркантилистов.

    Идею обратно пропорциональной зависимости между величиной денежной массы и процентной ставкой можно найти, среди прочих, у Локка, Петти и Лоу. Она опира­ется на вполне здравую мысль: если процент есть цена, уплачиваемая за заем денеж­ных средств, то он тем ниже, чем денег больше, точно так же, как снижается цена товара при уменьшении его нехватки. Адам Смит ставил в вину Локку и Лоу то, что они считали, будто с увеличением количества денег и ростом цен процентная ставка должна упасть, поскольку любая сумма денег теперь обеспечит заемщику покупку меньшего количества товаров; иными словами, спрос на деньги упадет из-за снижения ценности денег относительно товаров. Смит указывал, что эта ошибка была «полно­стью разоблачена мистером Юмом»: если предположить, что эффект возросшего предложения денег заключается только в повышении уровня цен, то очевидно, что ставка процента не будет затронута, так как она есть лишь отношение между двумя денежными суммами. Однако не похоже, чтобы вышеупомянутые авторы придержи­вались позиции, критиковавшейся Адамом Смитом. Скорее, как отмечал Кантильон, это «банальность, общепринятая среди всех, кто писал о торговле, будто возросшее количество денег в государстве снижает в нем ставку процента, так как когда деньги в избытке, их легче занять». Важно помнить, что соотношение между количеством денег и процентной ставкой никогда не рассматривалось в отрыве от нормального экономического развития. Увеличение М ведет к снижению нормы процента потому, что обычно сопровождается увеличением реального национального богатства. Для подтверждения этого вывода достаточно простого эмпиризма: широко известно, что общий уровень рыночной ставки процента — по первичным коммерческим ссудам — в XVII в. имел тенденцию к снижению, и также не секрет, что процент в бедных странах, таких, как Испания, Шотландия и Ирландия, был почти вдвое выше, чем в богатых Голландии и Англии.

Это все, что можно сказать по поводу меркантилистской теории процента, и поистине странно, что Кейнс видел положительные стороны в ней или, если на то пошло, в любой чисто денежной теории процента. Часто упускается из виду, и не в последнюю очередь самим Кейнсом, что процентная ставка в полной кейнсианской системе определяется не просто количеством денег и уровнем предпочтения ликвид­ности, но также «реальными» факторами, выраженными графиком спроса на инвести­ции и функцией потребления. Короче говоря, классики могли ошибаться, отрицая воздействие денежных факторов на ставку процента, но реальный аналитический прогресс был достигнут, когда они отвергли зависимость процентной ставки исключи­тельно от количества денег.

 

10. Реальная ставка процента

 

Выдвижение реальных теорий процента связано с именами Кантильона, Юма и Тюрго. Все трое критиковали денежные теории своих предшественников, но допускали, что увеличение предложения денег может временно снизить ставку процента. Одна­ко, если цены выросли соответственно росту денежной массы, равновесие невозможно, пока ставка процента не примет своего прежнего значения: при более высоком уровне цен для финансирования любого проекта требуется большее количество денег, следо­вательно, спрос на денежные займы увеличится, а состояние равновесия требует, чтобы он увеличился в той же пропорции, что и предложение заемных средств. Но, вообще говоря, процентная ставка не считалась однозначно сопряженной с предложе­нием денег. Воздействие увеличения предложения денег можно проследить с по­мощью эффекта Кантильона: если вновь появившиеся деньги перетекают в руки предпринимателей, чтобы быть сбереженными и инвестированными, процентная ставка, возможно, упадет; но, попав первоначально в руки землевладельцев, они будут пущены на потребление, а увеличение потребительского спроса приведет к тому, что предприниматели будут в большей степени склонны и способны выплачивать более высокие проценты.

Этот контраст между бережливым коммерсантом и расточительным лендлордом характерен для всей экономической теории XVIII в., включая Адама Смита. Норма реальных сбережений и чистых инвестиций представляется как зависимость не от ставки процента или даже ожидаемой прибыли коммерсанта, а от преобладания определенных общественных классов, проникшихся философией бережливости. Про­центная ставка зависит от соотношения предложения заемных средств и спроса на них, при том что прибыльность инвестиций и расточительность лендлордов управля­ют спросом, а богатство страны и характер его распределения — предложением. Была подтверждена старая доктрина о том, что развитые страны должны иметь низкие процентные ставки, но теперь детальному анализу подвергались факторы, вызываю­щие вариации спроса и предложения. Экономический рост должен увеличить значи­мость «денежных стимулов» и таким образом создать дополнительное предложение заемного капитала; снизится роль аграрного сектора, и, следовательно, потребитель­ские ссуды лендлордам сойдут на нет. Более того, само по себе накопление капитала уменьшит коэффицент доходности благодаря усилению конкуренции за неизбежно ограниченное число инвестиционных возможностей. Так как процент есть производ­ный доход — вычет из предпринимательской прибыли, — только одно это снизит доход по денежным ссудам. Остальное сделает сдвиг в пропорции между кредиторами и заемщиками. Это явилось новым, уже классическим объяснением, почему экономи­ческое развитие, как правило, сопровождается снижением ставки процента.

 

_____________________________

 

¹ Слово "золото" в данном контексте означает вообще денежный металл. В практике большинства стран Европы основным денежным металлом в те времена было серебро, по отношению к которому измерялся курс золота.

² Еще раньше В. Рошера с подобной концепцией весьма эмоционально и резко выступил Фридрих Лист в своей книге "Национальная система политической экономии" (1841). Есть русский перевод: Спб, 1891, издание А.Э. Мертенс.

³ Вероятно, имеется в виду торговля со странами Сев. Европы и Индией, где основной товар британского экспорта — шерсть и сукно — не имел столь широкого сбыта, как в странах Центральной и Южной Европы и Леванта.

 

См. также  А.П. Киреев. Международная экономика. Глава 3.1 (меркантелизм)

 

 

Вернуться

Координация материалов. Экономическая школа

Контакты